Поскольку в основе их веры лежали принципы любви и братства, шейкеры проповедовали пацифизм и культ семьи, который распространяли на всю коммуну. Они служили Создателю через труд, а посему очень бережно относились ко всем продуктам, которые выращивали на полях, как и к ремесленным изделиям, которые производили собственными руками. Будучи глубоко религиозными людьми, в повседневной жизни шейкеры практиковали целибат. Отказ от сексуальной жизни служил средством очищения души и путем к единению с Богом.

Помимо религиозных коммун, существовало и большое количество мирских объединений, которые основывались не на вере, а на здравом смысле и общих представлениях о жизни. Один из подобных экспериментов связан с именем шотландского фабриканта Роберта Оуэна. Начав с реорганизации своих хлопчатобумажных фабрик в Нью-Ланарке (Шотландия), он вплотную подошел к идее перестройки общества. Оуэн верил, что правильная окружающая среда способна благотворно влиять на жизнь человека. Исходя из этого убеждения, он организовал коммуну под названием «Новая гармония», ориентированную на равенство, кооперацию, образование и экономическое разнообразие. Ее открытие произошло в 1824 году в штате Индиана – при большом стечении народа, под фанфары и ликование толпы. Увы, триумф длился недолго – всего несколько лет, а затем социальная гармония сгинула в котле внутренних склок и противоречий.

Раунд-Стоун-Барн, шейкерская деревня в Хэнкоке, штат Массачусетс, 1826 г.

Прочие светские утопии разделили печальную судьбу «Новой гармонии». В Америке существовало несколько десятков коммун, базировавшихся на учении французского философа Шарля Фурье, популяризацией идей которого в Штатах занимался Альберт Брисбейн. Он призывал жителей коммун преодолеть «недоверие, изоляцию, разъединение, конфликты и антагонизмы», которые на тот момент царили в обществе. Сделать это Брисбейн рассчитывал, изъяв людей из большого, чуждого, погрязшего в непонимании мира и поместив их в небольшие, хорошо организованные (в социальном и экономическом плане) общины – «фаланстеры», по определению Фурье. Оптимальный размер и конфигурация общин вычислялись математически – чтобы обеспечить их членам «привлекательную деятельность» в соответствии с пожеланиями и наклонностями. Фурье, как и Оуэн, надеялся, что подобные условия сумеют восстановить внутренний и внешний баланс, безнадежно разрушенный в современном мире.

Другие коммуны демонстрировали в той или иной мере смешение религиозных и светских принципов. В общине с названием «Ферма Брука», основанной в 1814 году священником-унитарием Джорджем Рипли неподалеку от Бостона, практиковались религиозные размышления в сочетании с активным физическим трудом. Рипли стремился к максимальному развитию всего диапазона человеческих способностей. С этой целью он собрал различных людей и поместил их в обстановку, где необходимо было работать и руками, и головой, и сердцем. К несчастью, попытка построить прочные общественные связи внутри коммуны потерпела неудачу. Против ожидания, лишь незначительное количество рабочих, ремесленников и фермеров изъявили желание принять участие в эксперименте. Зато он привлек множество представителей творческой интеллигенции. В их числе оказались такие литературные знаменитости, как Ральф Уолдо Эмерсон, Маргарет Фуллер, Бронсон Олкотт и Натаниэль Готорн. Эмерсон, правда, высказывал сомнения по поводу целесообразности вступления в коммуну. Он боялся, что в результате просто-напросто сменит «нынешнюю тюрьму на иную, меньшего размера». Готорн скоро разочаровался в коммуне и подверг ее резкой критике в своем романе «Блайтдейл». К 1846 году стало ясно, что, несмотря на все старания участников, эксперимент провалился.

Хочется упомянуть еще одну известную (причем не с лучшей стороны) коммуну, в основе которой лежала странная смесь перфекционизма, социализма и некоторых скандальных сексуальных теорий. Джон Хамфри Нойес и его единомышленники основали коммуну «Онейда» в 1848 году неподалеку от города Сиракьюз, штат Нью-Йорк. Веря, что тысячелетнее царство Божье уже не за горами, Нойес призывал своих последователей очиститься от греха, а заодно и от развращающей власти светского правительства и эгоистических привилегированных институтов «собственности», имея в виду не только частную собственность, но и моногамный брак. Последний пункт вызывал особенные сомнения у пуританского американского общества. В отличие от милых и добродетельных шейкеров, практиковавших коллективный отказ от сексуальной жизни, Нойес, напротив, призывал всемерно активизировать эту жизнь. Он пропагандировал теорию «коллективного брака»: все члены коммуны являются между собой супругами. Подобные крайности выглядели особо подозрительными – какими-то уж слишком европейскими – в глазах сторонних наблюдателей. Для американских обывателей они ассоциировались с пьяным разгулом и свальным грехом. Местные власти также выражали неудовольствие, но не могли изыскать официальных поводов для закрытия коммуны. На самом же деле члены «Онейды» не столько высвободили сексуальность, сколько ее систематизировали: в рамках коммуны от мужчин требовалось воздержание, все коммунары подвергались тщательному отбору на предмет составления родительских пар, и лишь немногие выдержавшие испытания допускались к процессу воспроизводства потомства. Но даже такая система оказалась неприемлемой для окружения. В 1879 году Нойесу пришлось покинуть коммуну и уехать в Канаду. Его последователи забросили брачные эксперименты и переключились на производство: они изготавливали изделия из серебра и охотничьи капканы.

Напоследок отметим, что все утопические сообщества, независимо от срока их существования и степени успешности, исповедовали принципы кооперации и совместной жизни. Они не только сами им следовали, но и пытались привнести эти принципы в окружающее общество, на тот момент погрязшее в индивидуализме, конкуренции и эгоистических амбициях. Коммунары, подобно другим северянам-реформаторам, испытывали тревогу по поводу социального и экономического разлада в своем регионе. Ирония заключалась в том, что подобную точку зрения разделяли и критики из южных штатов.

Рабовладельческий Юг

Об американском Юге написано множество книг, и все они – и исторические романы, и дешевые сентиментальные драмы – сходились в одном: в основе повседневной жизни «Старого Юга» лежал институт рабства. Именно он определял судьбы большинства чернокожих американцев, формировал экономику всего региона, а также расовые взаимоотношения и поведенческие нормы южан. Достаточно лишь упомянуть южные штаты, какими те были до Гражданской войны, и в памяти сразу же всплывают картинки, так или иначе связанные с системой рабского труда.

Однако в конце XVIII века ситуация на Юге выглядела несколько иначе. Многим институт рабства тогда не казался ни особенно прочным, ни жизнестойким. Томас Джефферсон, к примеру, признавал ущерб, который наносят южным почвам табачные плантации. Он также осознавал, что возделывание риса и длинноволокнистого хлопка имеет существенные ограничения географического порядка. Он прозревал начальные ростки аболиционистского движения в северных штатах, размышлял над загадкой существования рабства в «стране свободы» и предвидел, что в грядущие десятилетия в Виргинии – да и во всей Америке – установится иной порядок. Будущее Американской республики он связывал не с миром южных плантаторов, а с классом независимых фермеров средней руки. Джефферсон считал, что именно их энергия – через труд, свободу и изначальную добродетель – поможет окончательно сформировать Соединенные Штаты. Свои идеи президент воплотил в ордонансе 1784 года, посвященному территории к северу от реки Огайо: по мнению президента, на этих землях не должно быть рабства. С первой попытки предложение не прошло, но три года спустя запрет на рабство стал частью Северо-западного ордонанса 1787 года. Джефферсон был не одинок в своих убеждениях. Такие процветающие рабовладельцы, как Джордж Вашингтон, Патрик Генри и Джеймс Мэдисон, разделяли его озабоченность по поводу юридической незыблемости и живучести рабовладельческой системы в Америке. Однако все их усилия приносили весьма скромные результаты. Южные штаты не спешили расстаться с привычной и удобной системой рабского труда. Они доказывали, что отмена рабовладения, по сути, является покушением на «свободу» и имущественные права белых плантаторов. Не меньше их страшила возможность проникновения в белое общество «неполноценной низшей расы» – чернокожих. Тем не менее под давлением правительства все южные штаты, за исключением Северной Каролины, упростили законы, регулирующие процедуру освобождения рабов хозяевами – теперь «отпустить на волю» чернокожего стало легче. Одновременно южане изъявили готовность (хотя бы теоретически) пересмотреть курс развития. Со своей стороны, Джефферсон и его сторонники тоже пошли на уступки: они решили на какое-то время сохранить институт рабства – «как неизбежное зло» и как оплот расового «порядка». Однако они верили, что у рабовладения нет будущего. В ближайшие же десятилетия Югу предстояло коренным образом измениться.